Россия – Грузия после империи - Коллектив авторов

уровни жизни и определяла дозволенное и недозволенное в науке с различной степенью жесткости и даже жестокости.

Постараюсь добавить штрихи к той литературоведческой ситуации в университетской и академической среде 1970–1980-х и начала 1990-х гг., когда весь механизм, как известно, развалился. Мой опыт касается в первую очередь русистики, в данном случае ее конкретной области – литературоведения, но она характеризовалась глубинными связями с иными областями гуманитарных наук. Поколения сменяются, пройден большой этап, и я уже могу анализировать опыт двух поколений. Поначалу это не были еще конвульсии идеологии конца 1980-х, но уже возник «густой» застой. Застой, в который мы входили в научную жизнь в конце 1970-х гг., со стороны представляется буро-зеленым болотным цветом, на самом деле жизнь была многоцветной, естественно, в рамках дозволенной цветовой гаммы.

Мы, формировавшиеся в социалистической системе, возможно, до конца не представляем степени нашей тогдашней несвободы, и оценки западных славистов иногда представляются нам излишне нелицеприятными и категоричными. С другой стороны, западные ученые, как бы профессионально и глубоко они ни владели материалом, не могут знать всего комплекса деталей и нюансов, которые составляли природу нашей деятельности (это не критика, а определение граней необходимого диалога, я не критикую западных славистов, напротив, мы благодарны им за интерес к нашим проблемам). Реальная картина может быть представлена в синтезе знания и опыта ученых разных стран, в синтезе методологических подходов. Мы исходим из того положения, что рассматривать весь процесс литературоведения поляризованно, считая, что в СССР были либо официальные идеологи, либо диссиденты, непродуктивно. Между этими полюсами и функционировал живой процесс. Мы считаем, что необходимо учитывать личностный фактор, рассмотреть, как удавалось ученым не просто выжить при тотальном идеологическом давлении, не принимать чаще всего губительную позицию оппозиционера и при этом создать фундаментальные труды, не учитывать которые нельзя и сегодня. Для диалога славистов разных стран, в частности грузинских и западных славистов, и представляется важным взаимный опыт (здесь имеются в виду совсем не республики, а именно современный диалог ученых, который, в частности, состоялся в процессе работы конференции с Рурским университетом (Бохум) в сентябре 2015 г. Подобный опыт представляется необходимым).

В 1970-х гг., как известно, уже не было откровенных репрессий интеллигенции, они касались явных диссидентов. В Грузии положение было в определенном смысле особым. Уже почти не было идейно одержимых партийных идеологов, которые искренне верили в построение коммунизма. Тем не менее цензура бдила, но среди тех ученых, с которыми мне довелось работать, и это касается не только грузинских, но и петербургских, и московских, большая их часть настолько ощущала границы дозволенного, что цензуре мало оставалось для вычеркивания. Возникли некие правила игры. Это не означало, что давления не было. Но в Грузии в отделе идеологии ЦК партии помимо собственно чиновников оказывались и ученые, в частности блестящие специалисты по классической филологии профессора Александр Алексидзе, Рисмаг Гордезиани, Роман Миминошвили. Можно сказать, что ЦК компартии Грузии был «населен» профессорами античной литературы. Во-первых, античная школа в Грузии была очень сильной, в нее уходили яркие таланты, и, хотя Античность не предполагала прямой связи с партийными установками, так уж сложилось. В Грузии, которая еще в античные времена была связана с древнегреческим и византийским миром, возникла традиция изучения Античности. Еще в ЦК работал, к примеру, писатель-фантаст Владимир Осинский, журналисты Деви Путкарадзе, Габриэл Намтелашвили и др. Они прекрасно знали правила игры, как и те ученые, которые могли быть рядовыми членами партии, но не идеологами. Возникла целая система реверансов с блестяще разработанным эзоповым языком.

Об иносказании написано немало, мне вспомнился пример из тонкого интервью Андрея Битова с писателем Олегом Васильевичем Волковым, который почти три десятка лет провел в советских лагерях и ссылке.

…Все-таки застой стимулировал форму.

– Иносказание…

– Скажем так. Но на нескольких страницах о собачках, где ни слова нельзя было сказать ни о Сталине, ни об арестах, ни о лагерях, вам удалось сообщить необыкновенно много. Перечисляя «любимцев», начиная с Банзая, вы приходите вскоре к необыкновенно изящной мимоцензурной фразе, что-то вроде: «Но в двадцать седьмом году мои охоты вынужденно прекратились, и в течение тридцати лет я не имел возможности заводить собак» (Битов, 1990, 227).

Эзопов язык был разработан ювелирно, можно сказать, что ученые создали целый аппарат иносказания, писатели, да и читатели, обладали весьма «тренированным» интеллектом. Возможно, и в научной жизни в Грузии совместилось восточное мышление, полное внутренней интриги, позволявшей обходить острые углы и одновременно впитывать и синтезировать с собственным менталитетом традиции европейского мышления. Соединение восточной тонкости и поворотов ума, хитроумности в лучшем смысле понятия и необходимого приспособления для дела… Особенности ментальности сказывались и на стиле исследований и преподавания: не было простодушия – веры в лобовую коммунистическую риторику, она уже никого в моем поколении не вдохновляла и не вводила в заблуждение. Надо было, находясь в этом тесном идеологическом поле, отдавать ему лишь необходимую дань и пытаться в некоем параллельном измерении работать над своей тематикой: в ситуации мнимого признания идей марксизма-ленинизма и идеи дружбы народов развивалась серьезная наука.

Изучение современных литературных процессов на вновь образовавшихся просторах разнообразно и подразумевает различные теории: это и теория центр – периферия, которую в Грузии разрабатывают в Институте грузинской литературы имени Шота Руставели, в частности в трудах Иринэ Модебадзе; продуктивным является постколониальный метод, принятый на Западе. Позволю себе употребить иной образ – переливающихся сосудов. В СССР было создано единое научное пространство, но оно не было однородно. Соединение различных культур имеет в этом плане огромное значение. Я убеждена, что на стыке культур создаются новые ценности. А сопряжению литератур и были в основном посвящены труды грузинских русистов, и не только русистов.

В северных центрах, в частности в Тарту, развивалась школа структурализма. В Грузии накопился огромный материал русско-грузинских литературных контактов, а часть русской литературы непредставима без Кавказа и Грузии: либо Кавказ был вдохновителем многих классических произведений, либо там создавался целый массив русской поэзии да и прозы, то, что сейчас называется «кавказским текстом». И, возможно, потому у нас развитие науки происходило в первую очередь в русле историко-литературного и биобиблиографического исследования взаимосвязей (метод работы в архивах по введению в научный оборот биографических материалов – составление биографий малоизвестных деятелей и восстановление биографических данных писателей, исторических деятелей, составление библиографии их трудов[111]). Позже стали развиваться типологический метод и компаративистика (методология в те времена была напрямую связана с идеологией, к примеру, типологический метод, структуралистика не поощрялись, они применялись, скажем, в Тарту, в Грузии и менее – в центре). Эти методы раскрывали единое с европейским и мировым процессом литературное пространство, в то время как соцреализм, проникший и в литературоведение, подразумевал ограниченное отношение к традиции и принятое априори положение, что именно пролетарская литература и стремление советского народа к построению социализма является основополагающим.

Не ставлю задачей проводить аналитический обзор созданного за десятилетия, поскольку следовало бы перечислить имена ученых разных периодов и различных интересов. Такой аналитический обзор – предмет отдельного труда.

Профессор Вано Семенович Шадури, на протяжении десятилетий заведующий кафедрой истории русской литературы Тбилисского государственного университета, основал школу исследования взаимосвязей. Он фактически первым в таком масштабе создал целостную картину грузино-русских литературных и культурных контактов. Это фундаментальные работы «Грибоедов и грузинская культура», «Русские писатели о Грузии», «Грузинские писатели о России», «Декабристская литература и грузинская общественность», первый том двухтомника «Летопись дружбы», в который вошли тексты, материалы и комментарии о грузино-русских контактах на протяжении двух столетий. Шадури выпустил в издательстве «Мерани» серию книг на русском языке о грузинских связях и интересах А. С. Пушкина («Шумит Арагва предо мною»), А. С. Грибоедова («Там, где вьется Алазань»), М. Ю. Лермонтова («За хребтом Кавказа») и ряд других. Сейчас, когда эти труды стали почти